Диктатор обнажил шпагу.

Загремели барабаны, зазвучали флейты, и чилийское войско ускоренным шагом пошло вперед, держа ружья наперевес. Как только был подан знак начать битву, арауканцы бросились вперед со страшными криками. Когда они были уже близко, чилийские ряды расступились и грянул залп картечи, уничтоживший первые ряды арауканцев. Затем каре сомкнулось, и солдаты, скрестив штыки, ждали натиска врагов. Они сшиблись ужасно. Аукасы, ряды которых были разорваны картечью, набросились сразу со всех сторон. Яростно кидались они на чилийские штыки, употребляя невероятные усилия, чтобы пробить брешь в строю неприятеля и прорваться в середину каре. Хотя они знали, что все передовые воины наверняка погибнут, тем не менее каждый стремился вперед. Первые ряды падали под градом пуль, их места занимали следующие, чтоб вступить в рукопашный бой.

Эти дикари, однако, отлично умели сдерживать свой пыл. Они быстро и точно повиновались ульменам и исполняли разнообразные маневры. Несмотря на артиллерийский огонь, они храбро шли вперед. Арауканцы выдержали и ружейный залп почти в упор и, наконец, вступили в рукопашный бой с чилийцами. Вооруженные обитыми железом булавами индейцы стремительно вращают ими и наносят верные и жестокие удары. Видя эту угрозу, на помощь бросилась чилийская конница. Но генерал Бустаменте предугадал это движение и направил своих всадников наперерез чилийцам. Оба конных отряда столкнулись с ужасным треском. Бустаменте, холодный и спокойный, несся впереди отряда, с саблей в ножнах, как человек, которому до того надоела жизнь, что он даже не хочет защищать ее.

Скоро битва завязалась по всей линии.

Арауканцы, стойкость которых ничто не могло поколебать, падали над ударами штыков, но не отступали ни на вершок. Антинагуэль был впереди своих воинов, вертел булавой и криками и жестами воодушевлял их. Аукасы отвечали ему яростными воплями и с новой отвагой бросались вперед, чтобы смять чилийцев.

— Что за народ! — не мог удержаться, чтоб не сказать, граф. — Какая безумная отвага!

— О, это просто демоны, — отвечал дон Тадео. — Погодите, битва еще только начинается, то ли еще будет.

— Молодцы, — вскричал Валентин, — смелый народ! Но этак их всех перебьют.

— Все полягут, — подтвердил дон Тадео, — но не сдадутся.

Между тем индейцы с особенной яростью нападали именно на ту часть каре, где находился главнокомандующий с своим штабом. Тут была не битва, а бойня. Стрелять уже было нельзя. Штыки, секиры, сабли, булавы рубили черепа, кололи груди. Антинагуэль поглядел вокруг. Словно колосья валились его воины. Лес штыков стоял перед ним.

— Аукасы! — крикнул он во всю мочь. — За мной, за нашу вольность!

Он поднял лошадь на дыбы, пришпорил ее и отважно бросился на штыки. Он пробил этим безумно храбрым маневром ряды чилийцев и бросился в средину каре, воины — за ним. Происшедшую свалку невозможно описать. Что ни удар, то падал человек. Яростные крики нападающих, вопли раненых, беспрерывные выстрелы — все это слилось в один общий гул. Аукасы как клин врезались в каре и разрубили его. Все смешалось, ноги скользили в крови, дым застилал все вокруг, раненые, падая, старались поразить врага.

— Ну, — сказал дон Тадео Валентину, — что вы теперь скажете о наших врагах?

— Это не люди, а звери какие-то, — отвечал тот.

— Вперед! Вперед! Чили! Чили! — закричал дон Тадео, пришпоривая лошадь.

И с пятьюдесятью воинами, в числе которых были и оба француза, он врезался в самую гущу врагов. Дон Грегорио и генерал Фуэнтес, видя, с каким остервенением арауканцы бросаются на отряд главнокомандующего, догадались, что Антинагуэль хочет захватить дона Тадео в плен. А потому, продолжая громить индейцев пушечными выстрелами, теснили их, стягивая свои отряды, и, наконец, окружили со всех сторон аукасов. Антинагуэль заметил это и крикнул генералу Бустаменте, чтобы тот спешил на помощь. Бустаменте также считал положение аукасов безнадежным. Он собрал вокруг себя всех всадников, плотно построил их и, встав впереди, крикнул:

— Спасем наших воинов!

— Спасем! — завопили индейцы, беря наперевес длинные копья.

И как ураган бросились на чилийцев, чтобы пробить дорогу. Ничто не могло противостоять им. Всадники пробили широкую улицу в чилийских рядах и соединились со своими товарищами. Трижды генерал проносился таким образом сквозь ряды чилийцев, сея по пути ужас и смерть. Но силы были не равны. Артиллерия громила аукасов, и их порядки редели все больше и больше. Вдруг генерал очутился лицом к лицу с эскадроном, которым командовал дон Тадео. Сверкая глазами, он бросился вперед: он искал не победы, а смерти.

С самого начала битвы Жоан дрался подле дона Тадео, не отставая ни на шаг от него и защищая в минуту опасности, которой тот нередко подвергался.

Дон Тадео, наблюдая за общим ходом дела, забывал о своей личной безопасности. Увидя Бустаменте, Жоан бросился на него.

— Слава Богу, — вскричал генерал, — я умру не от братской руки.

Лошади сшиблись.

— А, — крикнул генерал, — ты такой же изменник, как и я! Ты дерешься со своими!

И он замахнулся на Жоана саблей. Жоан отбил удар и обхватил генерала своими сильными руками. Обе лошади, не управляемые всадниками, испуганные шумом битвы, понеслись по равнине. Всадники обвились, словно две змеи. Но недолго пришлось им так скакать, оба упали наземь. Они освободили ноги из стремян и снова бросились друг на друга. Генерал хватил Жоана саблей по голове. Но индеец, прежде чем упал, собрал все силы, бросился на врага и ударил его в грудь отравленным кинжалом. Оба пали мертвыми.

Увидя, что Бустаменте убит, чилийцы вскрикнули от радости.

— Бедный Жоан! — проговорил Валентин, отбиваясь от индейцев. — Славный был человек!

— Он умер, как герой! — отвечал Луи, который, взяв винтовку за ствол, дрался ею, как булавой.

— Рано ли, поздно, всем придется умирать, — философски заметил Валентин, а затем, оттолкнув ногою арауканца, который бросился на него, прибавил: — Э, дружок, чего тебе здесь надо! Пиль, Цезарь, пиль!