Всадники спешились, расположились под деревом, а лошадей пустили общипывать молодые побеги. Валентин сбил палкой несколько апельсинов, развязал свои альфорхасы (род полотняных мешков, привязываемых за седлом), вынул морские сухари, соленый шпик и сыр из козьего молока. Затем наши путешественники весело принялись за обед, по-братски делясь с Цезарем, который важно уселся на задних лапах напротив них и следил за каждым куском, подносимым ко рту. Вдруг пес поднял голову, насторожил уши и зарычал, оскалив зубы.

— Тс, Цезарь! — сказал Валентин. — На кого ты лаешь? Иль ты не знаешь, что мы в пустыне, а в пустыне людей не бывает?

Но Цезарь продолжал рычать, не обращая внимания на слова своего хозяина.

— Я не разделяю твоего мнения, — сказал Луи. — Я думаю, что пустыни Америки слишком населены. Собака рычит не смолкая; надо быть осторожным.

Валентин поднялся и внимательно поглядел вокруг, но тотчас нагнулся, схватил винтовку и подал знак Луи сделать то же, чтоб быть наготове.

— Цезарь был прав, — сказал Валентин, — кажется, придется спустить курок. Смотри сюда, Луи.

Тот поглядел в ту сторону, куда указывал брат, и увидел десяток индейцев, вооруженных как для войны, верхом на великолепных лошадях, шагах в двадцати от наших путешественников. Это были арауканские воины, которые стояли спокойно и неподвижно, не делая ни малейшего жеста, но внимательно рассматривая обоих французов, что Валентину, весьма нетерпеливому по природе, казалось непереносимым. Луи едва удалось удержать Цезаря, который с лаем порывался к индейцам.

— Э, э! — крикнул Валентин, подзывая собаку и поглядывая на арауканцев. — Эти молодцы, по-моему, расположены не очень-то дружелюбно. Поостережемся, кто знает, что будет.

Индейцы переговаривались между собою, продолжая глядеть на молодых людей. Это были по большей части люди пожилые, лет сорока, сорока пяти, одетые, как пуэльхи, одно из самых воинственных племен Верхней Араукании. Пестрые пончо (покрывала) окутывают их плечи, кальцонеро , стянутые у бедер, ниспадали до лодыжек, длинные гладкие и маслянистые волосы были подвязаны красной лентой, которая обвивала лоб; лица пестрели всеми цветами радуги.

Их оружие состояло из длинных тростниковых копий, ножа, всунутого в сапог из недубленой кожи, ружья, висевшего на седле, и круглого, обтянутого кожей щита, украшенного конским хвостом и пучками человеческих волос.

Тот, который казался их предводителем, отличался высоким ростом, выразительными, суровыми и надменными чертами лица, на котором был отпечаток какой-то открытости, редкой у индейцев. Главным же его отличием от остальных было перо андского орла, воткнутое слева, за красной лентой, поддерживавшей его волосы. Посоветовавшись несколько минут с своими товарищами, предводитель подъехал к нашим путешественникам, заставляя неподражаемо ловко скакать свою лошадь и опустив копье в знак мира. Он остановился за три шага до Валентина и после церемонного поклона на индейский лад, положив правую руку на грудь и дважды медленно наклонив голову, сказал ему:

— Марри-марри , мои братья-мурехи 1 , а не кулме-гуинка 2 . Зачем они так далеко от людей своего народа?

Эти вопросы, произнесенные гортанным голосом и этим напыщенным тоном, свойственным индейцам, молодые люди поняли совершенно, ибо бегло говорили по-испански. Валентин обратился к предводителю, который спокойно ожидал ответа, и сказал весьма лаконично:

— Мы путешествуем.

— Как, одни? — спросил предводитель.

— Это вас удивляет, мой друг?

— Мои братья ничего не боятся?

— Чего нам бояться? — ответил шутя парижанин. — Нам нечего терять.

— Даже кожи с черепа?

Валентин был раздосадован этим вопросом, потому что подумал, будто индеец хочет посмеяться над ярким цветом его волос. И, не поняв смысла его слов, сказал:

— Пожалуйста, господа дикари, ступайте своей дорогой. То, что вы мне сказали, мне не нравится, понимаете?

С этими словами он взвел курок и прицелился в предводителя. Луи, следивший внимательно за ходом разговора, не говоря ни слова, последовал примеру своего друга и направил ствол своей винтовки на кучку индейцев. Предводитель, конечно, не много понял из слов своего противника; однако не испугался последовавшего за ними угрожающего движения и с удовольствием любовался решительной и воинственной позой французов. Затем он потихоньку опустил ствол направленной на него винтовки и сказал примирительным тоном:

— Мой друг ошибается. Я не думал оскорблять его, я его пенни 3 и пенни его товарища. Бледнолицые ели, когда я подошел с моими молодцами?

— Да, предводитель, это правда, — весело промолвил Луи, — ваше внезапное появление помешало нам окончить наш скудный завтрак.

— И он к вашим услугам, — добавил Валентин, указывая рукою на съестное, разложенное на траве.

— Принимаю! — добродушно сказал индеец.

— Браво! — вскричал Валентин, бросая на землю свою винтовку и усаживаясь. — Итак, за дело!

— Ладно, — заметил предводитель, — но с условием: я принесу свою часть.

— Это дело, — заметил Валентин, — тем более что мы небогаты насчет съестного и отнюдь не пир предлагаем вам.

— Хлеб друга всегда хорош, — сказал наставительно предводитель и, обернувшись, сказал несколько слов по-молухски своим спутникам.

Каждый из тех порылся в своем альфорхасе и вынул тортила 4 из маиса, мясо и несколько мехов с хиха , напитком, приготовляемым из яблок и кукурузы. Все это было расставлено на траве перед обоими французами, которые немало подивились такому богатству, последовавшему неожиданно за их скудостью. Индейцы спешились и уселись в кружок подле наших путешественников. Предводитель обратился к своим сотрапезникам и с добродушной улыбкой сказал:

— Мои братья могут есть.

Молодые люди не заставили повторять этого дружелюбного приглашения и храбро набросились на припасы, столь гостеприимно им предложенные. Индейцы почитают законы гостеприимства; у них в этом отношении удивительный такт: они с первого взгляда необыкновенно верно решают, какие вопросы можно предложить гостям и где именно остановиться, чтоб не показаться нескромными. Оба француза, которые теперь, в первый раз со времени своего пребывания в Америке, вошли в сношения с арауканцами, не могли надивиться общительности и благородному, открытому обращению этих людей, которых они, как почти все европейцы, привыкли считать грубыми дикарями, неразумными и неспособными к вежливости.